Что такое счастье, любовь, душевная мука? Мы все время ищем ответ и редко его находим. Мирослав Кацель, народный артист России, нашел когда-то свое определение. Счастье, любовь, боль – это мгновения. Короткие, как вспышка падающей звезды. Из них и складывается жизнь.
«Душа ушедшего артиста, она в театре навсегда» – строчка из стихотворения Людмилы Миланич. Это о многих, кого помним и любим. Это и о народном артисте России Мирославе Матвеевиче Кацеле, который почти сорок лет служил в краевом театре драмы.
Детство. Мгновения потерь
Боль об отце жила в сердце Кацеля всегда. Не затихая, не отступая. Когда Мирослав Матвеевич рассказывал о городе своего детства Владивостоке, перед глазами возникал не тот привычный для многих образ – яркий, немного бесшабашный, пронизанный морем и ветром, а сумрачный, таящий опасность. Здесь в 1938 году оборвалась линия жизни Матвея Кацеля, талантливого врача. Его должны были назначить главным хирургом города, но помешал арест. Этим не закончилось. Практически сразу забрали маму, а маленького Славу определили в специальный лагерь для детей «врагов народа». Он плохо помнит свое пребывание в этом лагере, разве что незнакомых и очень уж «злых теть». В этом кошмаре, правда, находился недолго. Бабушка, мать отца, выкупила его у надзирателей в полном смысле слова. К этому моменту отпустили и маму, но все понимали, что скоро ее снова могут забрать. И тогда Кацели – мама, бабушка и Слава – решили бежать из Владивостока. Настоящая детективная история: уезжали тайно, порознь, договорившись встретиться в Иркутске.
М.К.: Раньше, бывало, подъезжали на машинах сотрудники НКВД к какому-нибудь заводу и забирали людей прямо с рабочих мест. Представляете, целый цех шпионов и врагов народа! А из дома, как правило, забирали рано утром, на рассвете. Чтобы шума меньше было. И вот что главное: почти все к этому были готовы. Особенно мужчины. Некоторые даже узелки собирали заранее. Когда подъезжала машина, люди не спали. Рычание тормозов, весь дом словно замирал и следил: за кем? Вот так же однажды приехали к нам.
Я хорошо запомнил арест отца, хотя мне было всего семь лет. Что-то искали, разбрасывали вещи, а по комнате вышагивал человек небольшого роста с рябым лицом. Видимо, он возглавлял группу ареста. Потом, мама рассказывала, выяснилось, что пропало ее золотое кольцо с бриллиантом. Помню, как отец, бледный, почти белый, сказал (так все говорили): «Это ошибка, я ни в чем не виноват, я скоро вернусь…» Прошло много лет, я уже жил в Хабаровске, работал в театре. Мы часто ездили на творческие встречи в разные организации, однажды выступали в тюрьме на улице Серышева. И нас там встретил майор. Может быть, это глупость, но я сразу его узнал. Старый такой, рябой. Мы выступили, стихи почитали, были какие-то вопросы к нам. Пора уходить, но мной овладел азарт гончей. Я подошел к этому старому майору и стал расспрашивать, давно ли он работает в органах. Да, оказывается, вся жизнь его связана с этим, он сталинской закалки и во времена репрессий работал в НКВД. Много лет служил во Владивостоке. Я спросил, приходилось ли ему заниматься арестами? «Ну а как же, – ответил майор, – мы люди подневольные. В то время это основное занятие было – мы приказ выполняли». Я не сказал майору, что я сын доктора Кацеля. Не стал брать грех на душу: а вдруг это не он арестовывал отца?
Такое вот странное совпадение. Я случайно обратил внимание на ряд других совпадений. 10 апреля 1938 года был расстрелян мой отец, а 22 апреля 1968 года я получил документ, который оправдывал его. Спустя годы, тоже 22 апреля, я получил звание народного артиста России.
А дом по Верхней Портовой, в котором мы жили во Владивостоке, до сих пор цел. Напротив ДВИМУ (тоже судьба), где потом учился мой сын. Я был в той квартире, а человек, нынешний хозяин, почему-то очень испугался, когда я пришел и сказал, что я сын доктора Кацеля. Видимо, опасался, что я буду претендовать на квартиру. Пришлось его успокоить, сказать, что я актер, живу в Хабаровске, имею хорошую квартиру. Он успокоился, пригласил войти, угостил чаем…
Москва. Мгновение, подарившее любовь к Театру
После детективной истории с побегом из Владивостока Кацели жили какое-то время в Иркутске. Там мама встретила будущего отчима Мирослава Матвеевича – инженера-геолога, москвича. Но отец, его образ всегда был рядом. Бабушка внушила Славе, что отец не мог быть врагом народа, что виноват вовсе не Сталин, а Ежов, что Сталин вообще не знал о бесчинствах НКВД. Говорили об этом шепотом, боясь быть услышанными, но говорили. А еще Слава Кацель писал под мамину диктовку письмо на имя Берии: «Дорогой Лаврентий Павлович! Мой папа невиновен, прошу разобраться». Так все писали, хоть и не надеялись на отклик.
Потом Кацели перебрались в Москву, где Мирослав прожил двенадцать лет, окончил школу. Но тень вождя с роковой последовательностью влияла на его судьбу. К примеру, в комсомол приняли не сразу. Всем выдали комсомольские билеты, а Мирославу сказали: «Кацель, отец-то твой врагом народа был…» Как он плакал! Потом, правда, вызвали, чтобы, по словам Мирослава Матвеевича, «всучить» билет. Он из гордости не хотел идти, а мама просила: «Сынок, пойди, возьми…»
А вот как было на выпускных экзаменах. Мирослав Кацель учился легко и, судя по оценкам, школу должен был закончить с золотой медалью. Сочинение писал на свободную тему – о патриотизме. Как рассказывал Мирослав Матвеевич, в двух-трех местах он цитировал Сталина. Дешевые, банальные фразы Кацель подписал так: «тов. Сталин». Кто бы мог подумать, что именно это и станет причиной лишения его заслуженной медали. В школе за сочинение поставили «отлично» и отправили на утверждение в районо. Позднее его вызвал к себе завуч школы Григорий Петрович Березкин, добрейший человек, учитель еще дореволюционного воспитания, и сказал: «Слава, не расстраивайся, ты ведь в театральный собираешься, а там золотая медаль особо и не нужна». Показал сочинение, где пятерка переправлена на четверку. Выяснилось, что нужно было писать не «тов. Сталин», а «товарищ Сталин».
В юности человек не помнит долго обид. Заканчивались сороковые годы, впереди открывались новые просторы. У Мирослава Матвеевича была любовь – цирк. Потом еще одна – театр.
М.К.: Почти два года я учился в Московском цирковом училище, мечтал стать гимнастом на перекладине. Легко прошел по конкурсу, но потом выяснилось, что у меня слабые связки. Представьте себе, позанимаюсь день, а потом у меня перетянуты все руки. Я приезжаю к бабушке на дачу, и она меня с ложечки кормит, потому что сам я даже ложку держать не могу. В общем, гимнаста из меня не получилось, но эта боль – цирк – так и осталась со мной. До сих пор, когда я прихожу с внучками на представление, меня волнуют запах опилок, музыка, свет, ощущение праздника.
А любовь к театру пришла еще в школе, в 68-й мужской, где организовали драмкружок. Из соседней женской школы к нам на репетиции приходили девчонки, а руководила кружком замечательная актриса, имени которой я уже не помню. Я тоже что-то играл, участвовал в спектаклях. Но потом я впервые увидел «Три сестры» с Тарасовой, Хмелевым. Не помню точно, в каком это было году, но МХАТ уже вернулся из эвакуации. Стояла весна. После спектакля я, потрясенный, почти всю ночь бродил один по Москве. Трудно объяснить мои чувства, так же трудно, как сказать, что такое любовь, счастье. Наверное, существуют мгновения любви, счастья. Вот в ту весеннюю ночь и было такое мгновение, а «Три сестры» послужили толчком – я стал актером.
В моей жизни был период, когда я бросил школу и пошел в любимый и обожествленный мной Московский художественный театр. Была там такая должность – рабочий сцены, а я стал учеником рабочего сцены. Работая в театре, я наизусть знал многие спектакли, в том числе «Три сестры», «Женитьба Фигаро». Однажды ко мне подошла Ольга Николаевна Андровская, великая актриса, и спросила, кем я хочу быть. Я сказал, что артистом, но школу еще не закончил. «Закончите, милый мой, – сказала она, – сейчас везде только высшие театральные курсы, и без десятилетки не берут».
Закончил школу, пришло время поступать, а ребята из класса говорят: «Да что тебе волноваться! Тебя во МХАТе все знают, поступишь без проблем». И тогда я поспорил (еще одна ошибка молодости), что пойду куда угодно, только не в школу-студию МХАТ. Поступал одновременно в Высшее театральное училище имени Щепкина и в ГИТИС, прошел в оба заведения. Три дня проучился в ГИТИСе и перешел в Щепкинское. Потому что там, начиная с первого курса, мы были на сцене…
Дальний Восток. Очищение имени отца и мгновения свободы
У Мирослава Кацеля была возможность остаться в столице или где-то неподалеку. Заканчивая театральное училище, он даже начал репетировать роль в спектакле «Учитель танцев» в Калужском областном театре. И все же поехал на Дальний Восток. Почему? Мирослав Матвеевич ответил спокойно, без пафоса: «Я был сыном «врага народа», и при каждом удобном случае мне этим тыкали. Мне хотелось вернуться на Дальний Восток, чтобы узнать о судьбе отца, душу успокоить и очистить его имя».
С группой молодых актеров Кацель приехал в Комсомольск-на-Амуре. Однако не так прост был его отъезд. Комсомольск тогда был городом закрытым, для въезда требовался специальный пропуск. И снова его вызывали, объясняли, что в городе много важных стратегических объектов, а тут неувязочка – отец…
Пропуск в конце концов выдали. И вот он, город юности.
М.К.: Когда в пятьдесят втором году я приехал в Комсомольск, это действительно был город юности. Там собралась замечательная талантливая молодежь из Москвы, Ленинграда, Киева, все с высшим образованием. Потрясающе! Я не могу рассказать, какие это были компании, как мы ночами не спали, что-то обсуждали, влюблялись. Тогда еще у театра не было своего помещения и спектакли проходили в Доме культуры судостроителей. Выходишь вечером после спектакля – народу полным-полно, все что-то обсуждают, спорят. Многие потом разъехались, но как я могу этот период в моей жизни не вспоминать, отбросить?
До сих пор помню, как по моей же дурости меня вызвали в КГБ. А перед этим я заполнял анкету на получение звания заслуженного артиста и решил пошутить. Раньше были такие графы в анкетах, где спрашивалось: служил ли в Белой армии, участвовал ли в оппозиции ВКП(б)? Я написал примерно так: не успел, не удалось. Приглашают меня в КГБ и спрашивают: «Это что за шутки?» Я думал – все, конец. Раньше ведь так было: входил и обратно мог уже не выйти. Но, к счастью, все обошлось, если не считать, что звание «заслуженного» мне не дали. Сейчас я рассказываю это как хохму, а тогда все очень серьезно было».
В 1961 году Мирослав Кацель приехал в Хабаровск и поступил на службу в театр драмы.
М.К: Мне долго не давали «заслуженного». Приезжали критики из Москвы и удивлялись этому. А потом, когда все уже было готово на получение звания, произошел инцидент. Был тогда секретарем крайкома партии по идеологии Латышев. Тогда в театре шел нашумевший спектакль «Утешитель вдов», я играл главную роль. Пришел Латышев, и мы для него днем давали спектакль. Он посмотрел и заставил половину «вымарать»: декольте убрать, ноги закрыть. Я вышел после спектакля, а Латышев мне: «А вот и главный утешитель, ну-ка, как ты дошел до жизни такой?» Я был еще в гриме, не собирался говорить никаких речей, но не выдержал: «По-моему, это происходит от нашей сексуальной необразованности». И привел такой пример. Еще в Комсомольске-на-Амуре мы ставили спектакль «Укрощение строптивой» Шекспира. Я играл там вторую роль – любовника. Спектакль начинался с того, что вбегал слуга: «Вы откуда?» Я отвечал: «Из Пизы». В зрительном зале пауза, а потом смех, потому что все подумали, что Пиза – это что-то другое. А в шекспировском тексте это слово несколько раз упоминалось. Собрался худсовет, стали думать, что делать, вымарывать текст? Потом пришли к общему мнению: а может быть, как раз и не нужно этого делать. Может быть, зритель задумается, что Пиза – это город, там Пизанская башня… Вот я и говорю Латышеву: «Александр Николаевич, все дело в Пизе!» Он подошел ко мне, взял за пуговицу на пиджаке и сказал: «Не понравилось мне, Мирослав, как ты выступал. Что это за сексуальная безграмотность?» Потом уже я узнал, что папку с моими документами на присвоение звания он положил под сукно. Было заседание бюро райкома, где рассматривался в том числе и вопрос об утверждении на звание, кто-то сказал, что мои документы уже давно в Москве. Представляете, самого Черного (первый секретарь крайкома партии – Прим. ред.) обманули! И только когда вместо Латышева пришел другой, обнаружилась моя надежно спрятанная папочка. Дальше быстро все произошло. Я получил звание «заслуженного», потом легко и просто – «народного». До последнего я в это не очень верил, мне ведь было уже шестьдесят. Я даже хохму такую сделал – отправил в Москву фотографии десятилетней давности.
Мне было чуть больше сорока, когда я закончил В ысшие режиссерские курсы при ГИТИСе. Эти курсы давали право быть главным режиссером. Многие ехали за этим. Ехали артисты-неудачники в надежде, что в режиссуре у них что-то получится. Режиссура – это ведь какое-то шаманство. Ты – направо, ты – налево, немного погромче или потише – вроде и поставил спектакль. А у меня в актерской жизни все шло вроде благополучно: я играл, меня похваливали. Но вдруг понял, что потерялся критерий оценки. Какая-то стена. Учась на режиссерских курсах, я смотрел много спектаклей – больше двухсот за год, и там понял, что действительно занимался не тем. После курсов меня хотели отправить главным режиссером в Брянск, в Белгород, вызывали в министерство, предлагали. Я отказался. Потом мне говорили: «Ваше счастье, что вы не член партии, а то приказали бы и все».
Скажу забавную штуку. Я не скучаю о Москве, хотя двенадцать лет прожил в этом городе. Когда приезжаю туда, кажется, что вовсе не уезжал. Первым делом ставлю чемоданчик в гостинице и еду на Новодевичье кладбище, где похоронена мама. Но живя в Москве во время учебы на курсах, я год скучал о Хабаровске. Скучал по его чистому небу. У меня в общаге над кроватью висела картинка с изображением утеса».
Мирослав Матвеевич вернулся в свой театр, стал снова работать актером, иногда ставил спектакли. Неожиданно предложили место главного режиссера в ТЮЗе. Он согласился, но вскоре выяснилось, что это не его территория, и уже через год Кацель был в родном драматическом. Позднее он стал художественным руководителем театра.
М.К.: Пять лет я был на этой должности, что-то получалось, что-то нет. Но смею думать, что я был авторитетом для ребят. Они знали, что я не актер-неудачник. В любое время я могу это показать и доказать.
Я счастлив тем, как сложилось все… Я вырастил сына, у меня две очаровательные внучки.
Был такой актер Хенкин. Когда он умирал, на вопрос «На что жалуетесь?» ответил: «На режиссеров». Мне кажется, что я мог сыграть лучше. Я сыграл, может быть, три-четыре роли, за которые мне не стыдно, а так мог бы сыграть пять. Я счастлив тем, что никогда не был вторым актером. Врать мне нечего, с первых шагов, еще в Комсомольске-на-Амуре, я не был на вторых ролях. Так сложилось, что я был востребован.
Я счастлив, что здесь, на Дальнем Востоке, я оправдал имя отца. Когда я собрал все документы о том, что отец реабилитирован, я словно другой жизнью начал жить. Сейчас я свободный, абсолютно независимый человек.
Елена ГЛЕБОВА
