Никакой ГЭС пока не было, шли подготовительные работы: расчищалась стройплощадка, подвозились строительные материалы. Был построен поселок гидростроителей. Пока он имел временный дощатый вид, но по вывескам, порой затейливым, можно было без труда узнать школу, детский сад, магазин, и, как мы узнали в первый же вечер, без всякой вывески на втором этаже деревянного дома находился «греческий зал» для приема гостей всех рангов. На следующий день мы вернулись в Ново-Бурейск и разъехались в разные стороны. Но эта встреча послужила началом нашей дружбы с Всеволодом Петровичем. Мы виделись после всего один раз в Хабаровске, а ощущение такое, будто прожили вместе многие годы. Дружба проявлялась в обмене книгами и особенно письмами. Книга за книгой, страница за страницей, письмо за письмом я все более узнавал и подпадал под обаяние этого человека. В том году он отметил свое семидесятилетие, но мне и в голову не приходило назвать его старцем, ибо в этом могучем седобородом богатыре жил любознательный юноша и настоящий русский интеллигент. Теперь, когда пришла пора рассказать о нем, после нескольких неудачных попыток сделать это от себя я окончательно убедился, что никто не сделает этого лучше, чем он сам. Предлагаю читателю несколько его писем с небольшими сокращениями и пояснениями. Сокращения касаются, главным образом, оценок моих стихов. Так, почти каждое письмо предварялось эпиграфом кого-либо из классиков и вслед за ним — несколько строк из моего стихотворения. Ну как тут было не вдохновиться на новые литературные дерзания и подвиги?! Первое письмо я получил вскоре по приезде домой из Талакана. «Дорогой друг души моей, милый Олег Константинович! Благодарю тебя за твою книгу... „Я слушаю тебя и сердцем молодею...“ Из всей этой бурейской одиссеи в мою душу запало два образа: ты и Шохин. Интересно посмотреть его в деле, когда, сойдя с пьедестала славы и известности, он обнажает свою душу. Слушал я тебя на прощальном ужине и вспоминал лермонтовское: „Восстал он против мнений света, один, как прежде...“ Дорогой ты мой Олег! Улучшать нравственность нашего общества мы обязаны, но боже сохрани нас от критической мысли! Мы должны создавать красоту. Ведь прекрасное — лучшее оружие в борьбе со злом. Вспомни об Арсеньеве: ведь своим „Дерсу Узала“ он способствовал заселению Дальнего Востока больше, чем все переселенческое управление царской России. Я высоко ценю твое поэтическое дарование и хотел бы его сберечь от всех алилуйствующих ортодоксов. Помни, что превосходство никогда не сносит окружающая посредственность. Мы любим преданных людей, но А. К. Толстой сказал: „Преданный человек равняется пробке: он охотно затыкает всякое отверстие“. Шлю тебе свою последнюю книжку. Читай, когда мучает бессонница — великолепно помогает. Да хранит тебя муза! Твой Всеволод». Комментарии, как говорится, излишни — все сказано. И все-таки спустя четверть века воочию убеждаешься в правоте этого мудрого человека. Особенно теперь, когда негатив заполонил экраны телевидения и страницы периодики, так не хватает благотворного слова разума, добра и красоты. А ведь без него нам никогда не выбраться из мрака злобы и вражды. Впервые прочитав письмо, я усомнился в правильности оценки такого качества человека, как преданность. Воспитанный на уставах комсомола и партии и искренне присягнувший на верность их идеалам, я считал изменой всякое отступничество от данных клятв и обещаний. Но вот пришли гласность в А книга, о которой Всеволод Петрович написал в конце письма, называется «Путешествие по музею». Но об этом чуть позже. В апреле 1981 года Всеволод Петрович поздравил меня с принятием в Союз писателей СССР. «Поздравляю тебя с вступлением в славный „орден рыцарей Золотого Пера“! И тут же процитировал классика: „В России нельзя быть не дворянином: лошадей на станции не получишь“. А поэзия, как сказал поэт, — это езда в неизвестное». Что верно, то верно. Членство в Союзе писателей ко многому обязывало, но и открывало двери в издательства, дома творчества и многие ранее недоступные служебные кабинеты. Но вслед за поздравлениями он как добрый наставник тотчас перешел к делу. «Хочу обратить твое внимание на три исторические темы, достойные воспевания, и одну тему о природе нашего края. 1. В семнадцатом веке русские люди совершили величайший подвиг, открыв и фактически присоединив Дальний Восток к России. Историки-ученые, поэты и прозаики в большом долгу перед первыми землепроходцами — В. Поярковым и Е. Хабаровым. 2. Г. Невельской и его жена Катя совершили второй великий подвиг в научном исследовании и юридически присоединили ДВ край к России. Ему поставлены памятники, о нем написаны романы, но поэтами он еще не воспет должным образом. 3. Н. Н Муравьев-Амурский — герой Амурской эпопеи, мы дурно обошлись с памятью о нем. И, наконец, природа нашего края! Как терпеливо ждет она своего поэта! Как много в ней неповторимого, очаровательно-притягательного! Созвучного нашей русской натуре! Ты жалуешься на недостаток образования литературного, полагая, что это для тебя беда. Нет, дорогой мой, это счастье, что ты не засорил свою душу нудными канонами литературоведческих схимников и толкователей законов стихосложения. Быть широко образованным — нужно. Больше того, надо стать философом. Ведь ты — разведчик будущего. Помнишь, как Тютчев говорит о поэзии: ...Среди клокочущих страстей, Ни Есенин, ни Лермонтов, ни Кольцов не тяготились тем, что не кончали литинститутов. Милый Олег! Не сочти мысли мои за поучения. Я делюсь с тобой ими в надежде на дружеский спор, на то, что ты развеешь мои заблуждения. Ты усиленно трудишься, а я отдыхаю от безделья и часто вспоминаю тебя. Да хранит муза его! — молюсь я и мысленно крепко обнимаю тебя — дорогой друг души моей! Всеволод Сысоев. 11 апреля 1981 год, г. Хабаровск» Так по-отечески ненавязчиво Всеволод Петрович вводил меня в круг своих творческих интересов, стремясь сделать сподвижником. В предисловии к «Путешествию по музею» он писал: «Ровно 20 лет назад я вошел в кабинет директора Хабаровского краеведческого музея в сопровождении хранителя фондов. — Всеволод Петрович, — торжественно произнес он, — оцените по достоинству: вы будете работать за столом Владимира Клавдиевича Арсеньева». И никто бы, пожалуй, не оценил лучше его врученную ему эстафетную палочку замечательного русского путешественника и писателя, исследователя Дальнего Востока. Именно он, В. П. Сысоев, стал его достойным приемником во всех ипостасях. Будучи по специальности биологом-охотоведом, он не в меньшей степени стал и ученым-краеведом. Именно благодаря стараниям его и Н. П. Задорнова труды Г. И. Невельского предстали перед потомками как подвиг и увековечены в памятнике. «В августе 1971 года я снова приехал на Петровскую косу, чтобы установить памятник Амурской экспедиции. Со мной были скульптор Виктор Джунь — автор памятника, студенты Хабаровского пединститута и местные старожилы... Памятник, поднявшийся на берегу залива Счастья представлял собой четырехгранный бетонный монолит, по форме напоминающий морской кнехт. На одной из его сторон — барельеф Г. И. Невельского, на другой — мемориальная доска с надписью: „Здесь 29 июня 1850 года капитан Геннадий Иванович Невельской основал первое зимовье Амурской экспедиции, назвав его Петровским. В нем жили участники экспедиции, жена Невельского Екатерина Ивановна и дочь Катя“. Первенец Г. И. Невельского — шестимесячная Катенька — умерла от цинги на берегу залива Счастья, названного так Невельским. И хотя на Петровской косе отважному капитану пришлось пережить немало горьких дней, он смог осуществить дело всей своей жизни и, подняв государственный флаг России в Амурском лимане, на Сахалине, в заливе Де-Кастри и Императорской гавани, исполнить долг патриота». С памятью о Н. Н. Муравьеве-Амурском поначалу действительно обошлись дурно — в Хабаровске снесли памятник, в Благовещенске Графскую улицу переименовали в им. Калинина. А ведь именно он был руководителем и душой Амурской эпопеи. Им же в 1858 году был подписан Айгунский договор о возвращении Дальнего Востока России. Но теперь чаяния Всеволода Петровича понемногу сбиваются. Прах Н. Н. Муравьева-Амурского привезен из Франции на Родину и перезахоронен во Владивостоке. В Благовещенске, основателем которого он является, на набережной Амура он, отлитый в металле, стоит в полный рост. (Автор памятника Николай Карнабеда.) Имя Н. Н. Муравьева-Амурского носит Амурская областная библиотека, первые фонды которой состояли из личных дарственных книг генерал-губернатора Восточной Сибири. Памятник ему восстановлен и в Хабаровске, его имя носит центральная улица города. Но в чем я не знаю равных В. П. Сысоеву, так это в любви к дальневосточной природе. Так любить и знать ее может только истинный натуралист, для которого она и храм, и главное поле деятельности. Уже само название книг — «Пушные богатства советского Дальнего Востока», «Тигроловы», «По медвежьим следам», «Удивительные звери», «В северных джунглях» и другие — говорят сами за себя. А с какой любовью и знанием нрава, характера и повадок от громадного лося и «золотой» тигрицы Ригмы до самого крохотного зверька он описывает жизнь обитателей «северных джунглей»! Многие неповторимые достопримечательности дальневосточной природы — ствол полуторатысячелетнего тиса, дупло-берлога гималайского медведя, сцена борьбы медведя с тигром — запечатлены в экспозициях возглавляемого им музея, за что в начале Но, будучи биологом-охотоведом, он не только исследовал, но и обогащал дальневосточную фауну. Он обосновал целесообразность акклиматизации речного бобра и успешно расселил его в Приамурье. Расселил в новых местах норку, соболя, ондатру. В 1947 году В. П. Сысоев внес проект закона об охране амурского тигра, который был утвержден Хабаровским крайисполкомом. Таков далеко не полный перечень его добрых дел на благо ставшего ему родным края. Отвечая на это письмо, я спросил мнение Всеволода Петровича о личности В. Пояркова. Дело в том, что незадолго до этого я прочитал роман В. Н. Иванова «Черные люди», где Поярков выведен как антипод Хабарова. Следующее письмо В. П. начал именно с этого. «Василий Поярков был могучий телом и твердый духом человек. Образованный по тому времени атаман отличался дальновидностью, мудростью, железной выдержкой и отвагой. А как писать умел! „Те землицы людны и хлебны и собольны и всякого зверя много, и хлеба родится много, и те реки рыбны, и государевым ратным людям той землице хлебной скудности ни в чем не будет“. Он был первооткрывателем Амура. Ему памятник ставить надо! В. Иванов, которого я любил, в оценке Пояркова впал в непростительную ошибку, исказив черты обаятельного вожака казачьей вольницы... И пусть не смущает тебя то, что один из есаулов Пояркова — Петров, вопреки запрета атаманова, пошарпал дауров и был за то ими побит. Поярков в этом не виновен. История всегда оставляет кровавые следы!» Такова оценка одного из самых выдающихся первопроходцев Приамурья, в честь которого пока назван только один из районных центров Амурской области. А далее мой старший друг так отреагировал на мое стремление получить филологическое образование. «Я не нахожу нужным получать тебе специальное литературное образование. Ты доктор — этого вполне достаточно. Садись и перечитывай, прежде всего, русских классиков. 1. Всех трех Толстых (полностью). Когда ты все это прочитаешь, садись за Белинского, Стасова, Энгельса, и ты почувствуешь, что Пушкин был прав, восклицая: „Под стол ученых дураков, мы сами пить умеем!“. Дениса Давыдова, Веневитинова, Ершова, Тютчева да Кольцова не забывай, а у Байрона хватит и одного „Дон Жуана“. Ты хочешь иметь компас, но ведь и компасы под Курском врут. Не компас, а хорошенькую воодушевительницу надо иметь! Нарзан пить, ходить да глядеть! Крепко обнимаю тебя — Всеволод». Специально привел всю рекомендуемую литературу, чтобы каждый мог по достоинству оценить ее охват и разнообразие. Задание едва ли выполнимое на всю оставшуюся жизнь. Но ведь чтобы это посоветовать, надо было самому все прочитать! Когда? Хоть за плечами семь десятков лет, большая часть времени из них проведена в таежных странствиях, да и в городе всегда забот было по горло. В начале То же следует сказать, заменив слово «писал» на «читал». Прекрасный ответ тем, и, в первую очередь, автору этих строк, на извечный вопрос: где взять время для свершения добрых дел? Настрой следующего письма предваряли строки очень любимого им Ф. Тютчева: Но смерть честней — чужда лицеприятью, «...Я начал остывать к литературной деятельности. Обюрократившиеся издательства держатся высокомерно, изматывают нас грешных своими планами, недоверием, неуважением. У нас перевелся хороший редактор. Меня угнетает оскудение смелой революционной мысли, издательский застой, глумление над классикой и всем светлым и возвышенным. Наше национальное искусство вырождается. Какая-то дьявольская сила разрушает русскую культуру. Какой-то злой дурак даже предложил новое слово дикорос вместо дикорастущий. Были на Руси малороссы, белорусы, великороссы, а теперь появились дикоросы! ...Посылаю тебе переиздание своих рассказов, выпущенное к моему семидесятилетию, в котором редактор удосужился слово „берлога“ заменить словом „нора“ — видать, он из норных животных. Вроде бы это не политика, но когда трагедия, одним словом, оборачивается комедией — это и есть глумление». Тему эту он продолжил и в следующем письме. «...От нашей славной писательской организации отхожу: уж больно кусаются наши литературные пудели, невтерпеж. „Кому бог уготовил голодную смерть, того да не спасет самонадеянно человек на свою же собственную гибель“, — писал Марк Твен. Эту парадоксальную истину я отверг и сейчас расплачиваюсь своим здоровьем за это. Желаю тебе вдохновения. Всегда твой Всеволод». Что это — извечное стариковское ворчание на молодежь или просто дурное настроение в связи с нездоровьем? Ведь книга-то переиздана. Так-то оно так, но за всем этим чувствуется, сколько крови и нервов попортило автору это переиздание из-за казенного, неуважительного отношения издателей. А за приведенной цитатой из Марка Твена явно проступает и горькая обида за чью-то черную неблагодарность. Да, со временем все обновляется — люди, книги, язык... Но новое всегда вырастает из старого, и отношение к этому старому должно быть сыновнее, бережное. Ведь можно было переиздать эту книгу так, чтобы автору захотелось еще писать и издаваться. Можно было, да не вышло. Одно из последующих писем Всеволод Петрович начал с того, что по-отечески поругал меня: «Ты... просишь написать „что-нибудь“. Нет, что-нибудь о погоде, о ценах на базаре писать не буду, да и тебя прошу не писать мне без единой поэтической строки! Ведь я так жду их, подхватываю и выпускаю их как птицу вдаль». Последнее послание он написал мне сразу после развала СССР. Привожу его полностью. Олег! Ты помнишь Бурею На этом наша переписка как-то сама собой прекратилась. И вот, пережив еще один крутой поворот нашей российской истории, через 15 лет с другого конца света 24 ноября 2006 года я набрал его хабаровский телефонный номер с намереньем поздравить с А месяц спустя получил открытку с таким дорогим и навсегда памятным обращением: «Дорогой друг души моей, Олег! Рад поздравить тебя с наступившим новым годом...». Текст открытки был не написан от руки, а напечатан. Вскоре выяснилось почему. Полученное из Хабаровска обстоятельное письмо начиналось так: «Не пугайтесь, что пишет Вам не Всеволод Петрович, а его дочь Ольга. Он жив, относительно здоров, но почти лишился зрения. Поэтому попросил меня написать Вам». Далее Ольга Всеволодовна сообщила, что к Где-то с помощью врачей, а в основном своей могучей натурой, одолевая возрастные недуги, живет на Амуре этот удивительный человек. Судьба занесла меня далеко от него с Дальнего Востока на Ближний. Но и здесь бережно храню его книги и мечтаю, как о чуде, получить письмо, которое начнется словами «Дорогой друг души моей!», а закончится: «Да хранит тебя Муза!». Олег МАСЛОВ |
|||
|
|