Среди вулканов

Леонид Пасенюк с вулканологом Алексеем Цюрупой...Давным-давно, уже с полвека назад, судьба литератора, увлеченного путешествиями по необжитым краям страны, занесла меня посреди зимы на Камчатку, где привлекло в первую очередь такое многозначное явление, как вулканы. И, естественно, привлекли люди, призванные изучать их деятельность. Задача была написать потом не иначе и не менее как роман.

О самих вулканах я имел тогда довольно приблизительное, однобокое представление, потому старался участвовать как мог в научно направленных вылазках в их окрестности и даже в некоторых восхождениях к смердящим серой кратерам (для начала таким образом самоутверждаясь и что-то постигая). Попутно вникая и в быт вулканологов, силясь разобраться не только в их научных проблемах, но что-то мысленно уже и сочиняя. Сказано же роман, так роман!

Как ни странно, я его действительно быстро сочинил, в 1963 году он был опубликован в журнале «Москва», а потом вышел и отдельной книжкой. Имел даже два-три благожелательных отзыва, но параллельно были и поучающе-негодующие — не так, мол, и не о том пишешь. Не так — возможно, а о чем, это уж мне самому дано было решать. Среди вулканов я искал свое, о чем, быть может, никто еще не сказал, чего не заметил и не прочувствовал.

Чтобы компенсировать малое знание интересующего меня предмета, я упорно рылся на полках библиотеки вулканостанции (в Ключах) в поисках «всего, что о вулканах» и наткнулся однажды на стопку прекрасно иллюстрированных журналов National Geograthic с одним или двумя очерками о вулканах острова Гавайи. Фотоснимки изумили меня неожиданным феноменом гавайских лав вообще, их текучестью, а при остывании — набегающей волнообразностью, лавопадами, замысловатой пластикой. Ничего подобного у камчатских (из ключевской группы) вулканов я не встречал. Все, что я видел прежде, было глыбообразно, может быть, даже гнетуще и, прямо скажу, малоэстетично.

И пришел наконец час, когда я ознакомился с монографией о ключевской группе вулканов патриарха камчатского вулкановедения Бориса Ивановича Пийпа, впоследствии до самой своей кончины возглавлявшего на Камчатке Институт вулканологии. В сущности, он же его и создал на стыке пятидесятых-шестидесятых годов. Так вот, входит в эту ключевскую группу или примыкает к ней и Толбачик двумя вершинами — Острой и Плоской (соответственно 3 682 и 3 085 метров). Именно об этом Плоском, в общем, на памяти человека проявлявшем слабую активность, мы и будем говорить. Ибо как раз он в древности покрыл своими жидкими базальтовыми лавами гавайского типа огромную, в сотни квадратных километров, площадь.

В свой час побывал на них и Пийп. «В юго-западной части покрова, — пишет он в монографии, — где по нему проходит вьючная тропа, связывающая селения Толбачик и Козыревск, поверхность его свободна от леса... здесь в единственном, по-видимому, месте на Камчатке можно наблюдать в наиболее чистом виде обширное пространство волнистой лавы во всем ее типичном проявлении: канатную структуру ее поверхности, лавовые вздутия... газовые полости и даже лавовые тоннели, в которых, по словам местных жителей, встречаются остатки утвари первобытных камчадалов».

Вот оно, то самое, чем я уже давно был озабочен, что хотел бы увидеть и постичь.

Не думаю, что Пийп для этого ходил по этой лаве пешком. Он ни словом не обмолвился о характерных ее особенностях, которые, пожалуй, и с вьючной лошади можно было заметить, если присмотреться. Ведь кроме обычной волнистости она была, хоть и не на каждом шагу, испещрена отпечатками деревьев, ее толщу там-сям пробивали сквозные их полости, впечатлял и рельеф.

Короче, я тоже рвался полюбоваться подобным «гавайским» феноменом на Камчатке, примерно уже представляя, откуда начинать и куда проецировать подобный просмотр. Прежде всего нужно было как-то попасть в поселок лесорубов Козыревск, и я это осуществил на, наверное, патриархальном еще, колесном речном трамвайчике (от Ключей километрах в ста), и разыскать там домик сейсмостанции, подчиненной ключевским вулканологам. Хотя бы советом помогут, если уж на крайний случай...

Да, совет был. Посоветовали встретиться с местным фотографом Сергеем Трубицыным: он увлекался альпинизмом, побывал даже с группой горовосходителей на грозном, давно уснувшем, Камне, на который не ступала прежде нога человека.

Мне повезло: Трубицын был на месте! Он соглашался буквально на все мои предложения, лишь бы куда-то идти и что-то новое увидеть. Тем более что, как и я, он был знаком с Толбачиком лишь издали.

И пошли мы с ним искать эти смутившие меня лавы без точного знания дороги, ориентиров и карты — оказывается, в совершенно противоположном нужному направлении. Поход этот, затеянный на авось, изобиловал происшествиями и событиями, впоследствии описанными в двух или трех моих книгах.

И вообще в Козыревске, куда мы возвратились несолоно хлебавши, уже шел снег... Истощились и мои финансовые возможности. Пришла пора возвращаться домой, по месту жительства, то есть в южный город Краснодар, чтобы передохнуть и подвести кое-какие творческие итоги.

Зимой я писал роман.

К тому времени я уже осознал, что проникся пылкой любовью к Камчатке в целом и к проходящему несколько особняком в моих планах Толбачику, к волнистым его лавам в частности.

Но в наступившем 1960-м начал я с того, что, не забывая вулканостанции в Ключах, пока еще не сквозила ранняя осень, рискнул осуществить бросок с подвернувшимися попутчиками в Долину гейзеров, где еще мало кто бывал. Рейсовым пароходом «Гоголь», ходившим редко, из Петропавловска можно было добраться только до рыбачьего поселка Жупаново. А дальше как хотите — конечно, пешком, через горы, тундру и лесные чащобы. И таким же образом потом назад. Не буду рассказывать, как именно (рассказывал уже в других местах), в Долине гейзеров я все же отметился.

И лишь ближе к концу той осени я смог встретиться с готовым к дальнейшим подвигам Сергеем Трубицыным. Это был, повторяю, человек безотказный, общительный, весельчак по натуре, немного все-таки сумасброд. Впрочем, в этом-то качестве я не так далеко от него ушел. Но, по крайней мере, той осенью я уже точнее представлял, чего хочу и куда, как мне следует идти. Даже без карты.

В прошлом году мы вышли из Козыревска пешком. Теперь же километров двадцать удалось проехать на дребезжащем, ленд-лизовских времен «додже», пока было подобие дороги. От поселка Борового, где валили лес козыревские лесорубы, оставались лишь подобие тропы и разного рода препятствия, проплешины болотец, бурелом и кочевряжины. И такого удовольствия — километров тридцать-сорок, по давности боюсь соврать. Худо-бедно мы их преодолели без потерь. Нам даже ни разу не встретился медведь. Возможно, все они в ту пору были озабочены устройством берлог. Это и лучше было: чтобы им противостоять, мы не располагали ни ружьями, ни какими-нибудь рогатинами. Боюсь, что и рогатины нас не спасли бы. Камчатский медведь — грозная величина по любому времени года...

Так ли, нет ли, мы все-таки вышли на эту почти недосягаемую лаву, на эти аспидно-серые кекуры, вдруг воспрянувшие за резко оборванным лиственничным лесом. Воистину обыденная, привычная нам земля была здесь покрыта непроницаемой броней древнего базальтового расплава.

Территория, на которую мы ступили, требовала времени хотя бы для первичного осмысления, но день клонился к закату, и пора было думать уже о ночлеге, а с утра и о возвращении в Козыревск.

Главное, что мы нашли эту лаву именно в том качестве, которое предложил в свое время Б. И. Пийп, а осматривать ее подробней и, так сказать, осваивать, наверное, оставалось делом будущего.

Как раз тут попутчик, внезапно остановившись, подтолкнул меня:

— Глянь, а это что такое?

Я повернулся к нему и как-то даже буднично, без должного пафоса сказал:

— Да то, ради чего я сюда стремился. Но до сей минуты немного сомневался, все же.

— Отпечаток дерева, что ли?

На выпуклой каменной волне была двух- или трехметровая вмятина древесного ствола. Когда-то лава снесла здесь дерево, оно упало и, прежде чем успело испепелиться, оставило в остывающем потоке оттиск обугленного ствола. Какое это дерево? По разным косвенным определениям знающих людей, протекшей здесь лаве, как я позже уточнял, могло быть от двух до шести тысяч лет. То есть видовой состав леса после давних ледниковых подвижек вряд ли мог чем-либо отличаться от нынешнего. Но, что и говорить, само по себе физическое явление, результат которого мы увидели, поражало непривычностью.

Суматошно принялись фотографировать редкостный отпечаток.

Много лет спустя я пытался повторить пережитое ощущение, но, сколько ни искал, считая, что место было в рельефе особо приметным, так ничего и не нашел. Но отпечаток этот, безусловно, существует, куда ему деваться. Упоминая об этом случае, я просто лишний раз дивлюсь хаотичности волнистых лав Толбачика, которой способствовали и дополнительные усилия, тяжелая поступь прошедших тысячелетий, превративших их в подлинные каменные дебри с редкими проблесками живительных оазисов.

Говорят, что чудес-де не бывает. Однако бывают все же! Вся моя жизнь путешественника, сознательно ищущего непривычное в природе, была бы в значительной мере опреснена, если бы я в конце концов их изредка не находил — для того, чтобы в который раз удивиться и передать это удивление на страницах очередной книги, сообщить читателю, взбудоражить и его. И я утверждаю, что волнистые лавы Толбачика — чудо, нисколько не уступающее чуду пульсации кипящих недр в многократно описанной и прославленной Долине гейзеров. Правда, это чудо статично, спокойно, давно угомонилось и утряслось. Тем, быть может, и любопытно. Иначе почему бы меня и влекло сюда снова и снова?

И вот она, эта лава. Еще раз возникает ее мощный язык, теряющийся в надвигающемся там и сям по закраинам лесу. Где-то там, справа, должна быть и река Озерная, за ней в отдалении сразу же и еще одна, Толбачик, — сестра и брат, сплетающиеся и расплетающиеся. Воды, легкой заболоченности в том провальном низу более чем достаточно.

А здесь, где мы стоим, высоко — твердь, незыблемость, неслышное дыхание вечности.

Выпуклости изверженных базальтов блестят под солнцем, как отполированные, но лишь в начале тропы, где путники в старину невольно притормаживали перед внезапно развернувшейся диковинной панорамой. Да, обзор широк, в направлении собственно вулкана он нескончаем. Взлет кекуров неожидан, как и последующая их провальность. Хочется что-то сказать, но нет слов, нет пока и оценок.

По слухам, здесь в тридцатые года прокатился огненный пал, сплошь оголивший этот лавовый массив. Как говорится, не было бы счастья... Сейчас, лет, поди, восемьдесят спустя, он стал заметно зарастать. Я уже знаком с ним с полвека. Конечно, зарастать помогают и обильные пеплопады недавнего мощного извержения Толбачика. На них, перемешанных с гниющей листвой и чахлыми древесными ошметками, с занесенным ветрами самосевом, несомкнуто, очагами и в одиночку, напористо рвется к солнцу молодой подрост. Трепетные березки, пламенеющая рябина, грациозные осинки прыскают, кажется, прямо из цельного камня, иногда из микроскопических трещинок в нем...

Надо сказать, что когда я увидел впервые отпечаток дерева на здешней лаве, никогда прежде ни в научной литературе, ни в популярной, более внятной, мне не встречались никакие указания на возможность подобного феномена. А что если мы и впрямь сделали маленькое открытие? Отчасти, наверное, так оно и было, хотя бы для этого Толбачинского дола, если уж не для всей вулканической Камчатки. Ведь даже в «Занимательной геологии» В. А. Обручева об этом ни слова, хотя о волнистых лавах гавайского и даже стромболианского типов в книге говорится достаточно.

И лишь несколько лет спустя прочел однажды... у Марка Твена, что, путешествуя по острову Гавайи, он вышел на лаву, которая хлынула некогда на кокосовую рощу и сожгла ее дотла, оставив на себе множество следов. Там, где были стволы пальм, в лаве сохранились сквозные отверстия, а их стенки сохранили четкий рисунок древесной коры. Все ветви, сучья и даже плоды запечатлелись в этой лаве — «словно для того, чтобы грядущий охотник до курьезов природы мог впоследствии любоваться этими оттисками».

Глядя вокруг, невольно испытываешь ощущение, будто попал в некий космически ужасающий камнеисход, ломаными тросами способный при случае сокрушить всех и вся. И ведь сокрушал когда-то в жидком своем состоянии, когда душил землю сплошным разливом, облицовывая ее холмы, сходя в низины лавопадами, в точности повторяя рельеф местности, как бы снимая посмертную маску, слепок с ее лика!

Гавайцы называли такую лаву «пахоехое», в переводе «лава, по которой можно бегать босиком» — ведь остывая она становится гладкой или волнистой. Этим названием в научной литературе пользуются и поныне. Она чрезвычайно текуча, льется со скоростью двадцать-тридцать километров в час, сравнительно долго не остывает.

Однако эти данные взяты из невесть откуда попавшей в мою библиотеку старинной книги М. Неймейра «Вулканы и землетрясения». Разнообразные типы проявления вулканической деятельности с тех пор (с конца XIX столетия) изучены неизмеримо глубже и с помощью более совершенных приборов. Гарун Тазиев в книге «Суфриер» свидетельствует, что африканский вулкан Ньирангонго, находящийся на границе между Заиром и Руандой, 10 января 1977 года за полчаса залил жидкой лавой окрестные леса, сады, поля и деревни. Погибли сотни людей. Лава Ньирангонго, выходя из трещин, должна была литься со скоростью более ста километров в час! Оказавшись перед ее фронтом, уже никуда не убежишь, не свернешь в сторону. Хотя толщина потока была ничтожна: натыкаясь на препятствия, лава, подобно всплеску воды, тонко взметывалась и опадала. (в типовом спектре лав есть и такие, что можно черпать кружкой как воду!).

Лавы же, о которых я пишу, достаточно мощны. Подо мной два-три метра монолита, местами и больше. Вот увал (холм), словно гигантская черепаха, — он напролет рассечен трещинами, расчленен на блоки... И какая же сила понадобилась, чтобы в свой час взломать, развести этот тяжкий лавовый панцирь! Я говорил о землетрясениях — возможны и карстовые явления, к тому же камень способны разорвать и слабые древесные ростки, чему здесь полно подтверждений!

Сюда школьников, студентов водить — здесь геология земли прослеживается во временной динамике так явственно, наглядно. Я буквально шалею от обилия фотосюжетов, включающих как самые мелкие подробности, так и фантасмагорию крупных планов. Не успеваю перезаряжать камеры, если нужно, меняю объективы... Между тем из издания в издание «Занимательной геологии» достопочтенного В. А. Обручева кочуют первые попавшиеся, еще военных лет, снимки волнистой лавы Толбачика. Некий Желубовский в тридцатые годы прошлого столетия их все же сфотографировал. Технично передавая физические, структурные особенности явления, эти два-три снимка ни в коей мере не сообщают зрителю его причудливого разнообразия, прикладной занимательности. Огорчает нелюбопытство большинства вулканологов (есть же среди них и поэты, и художники!) именно к прикладной стороне их удивительной профессии. Боюсь, что никто из них, кроме Пийпа, не был и в этом зачарованном уголке Толбачинского дола.

На лаву оскоминно-терпко, кричаще ложатся сейчас краски осени. Пока еще редкие тонкие деревца щедро струят золото свое и багрец на серую, черную, испятнанную лишайниками шероховато-базальтовую твердь. Это мозаичное сочетание не меньше дразнит глаз, чем, скажем, осенняя чересполосица увядания, подчеркнутая очагами девственно чистого первого снега. Трогательны здесь случайный синий колокольчик, скупой накрап мелкой бруснички, зябкий прутик родиолы розовой, какие-нибудь неказистые маслята и сыроежки или стесняющийся собственной франтоватости мухомор.

Но кувыркаться среди разломов, проломов и трещин хоть кому не подарочек. Напрыгаешься до одури, к тому же закраины встопорщенных лав игольчато зазубрены — не всегда обопрешься и лучше не падать.

Остаться бы на этих кекурах хотя бы на недельку. Давняя мечта, почти несбыточная, — побродить здесь вволю и, не торопясь, выискивая все новые и новые дива, ночуя желательно в палатке, которая едва ли спасет от любопытства медведей, но от дождя и раннего снега защитит. Вот ведь что еще изумляет — неразгаданная многоликость этой волнистости. Казалось бы, коль качественная природа явления одна и та же, можно ожидать и схожести ее проявлений. Однако вот крупная волна, там мелкая, чуть дальше рябь, едва проступающая среди мхов и лишайников, а у самых моих ног вопреки силе изначально заданного движения каменная волна легла поперек другой, как говорится, сикось-накось. Вдруг набредешь на что-то уже и впрямь осмысленно-скульптурное: то ли осьминог какой, то ли другое чудище. Голова кругом! Снимать бы да снимать это запечатленное навеки стихийное неистовство, трепетность и ярость его сегодняшних красок, следы и загадки отгрохотавшей в древности беды...

Леонид ПАСЕНЮК
Фото автора из альбома «Красота и хаос древних лав Толбачика». Краснодар, 2011.