Дальний Восток

Война кончилась. Кончилась первая половина моей жизни, порой счастливой и безмятежной, порой полной испытаний и тревог. Из столицы я отправилась на Дальний Восток сопровождать в качестве экскурсовода выставку от конторы под названием «Московские выставки и панорамы». Бросилась, очертя голову, как с моста в воду, чтобы уйти от своей судьбы, от своей первой любви, которая опять встала на моей дороге.

Я поехала догонять уже уехавшую в Улан-Удэ выставку. Зря я беспокоилась по поводу своей готовности быть экскурсоводом и даже ездила в Третьяковскую галерею к Вере Робертовне Герценберг, когда-то проводившей с нами, детским музейным активом, занятия по Русскому искусству. Выставка была фикцией, ширмой, скрывающей распространение и продажу вышитых знамен крупным организациям и регионам страны по цене в десять раз дороже их себестоимости. Выкачивание денег для материальной поддержки и обеспечения партийного руководства и номенклатурных работников министерства культуры.

Еще во время войны знакомая сказала, что есть одна работа, но она очень секретная. Секрет в том, что ты расписываешься за сто рублей, а получаешь десять. Там вышивали знамена, которые я потом повезу в Хабаровск.

Замечательная была поездка. Когда мы приехали в Улан-Удэ, нас великолепно приняли. Был октябрьский праздник, нас пригласили в ресторан, а время было голодное. Дощатый пол и на тарелочках фитильки с каким-то растительным маслом. Мы были потрясены обилием всего — рыбы, ветчины, фруктов. А потом потух свет и зажгли эти тарелочки с фитильками, которые освещали только близ сидящих. Это было так здорово, что когда начались танцы и зажегся свет, все закричали: «Выключите, выключите!» В этом полумраке чудятся как у Рембранта лица самых близких дорогих людей, хотя он пишет старух. Он умеет тронуть так: не раскрашивая цветами радуги, угоняя все это во тьму, выделяя в это мерцание то, что ты любишь — эти глаза, так, как они на тебя когда-то смотрели.

Из Улан-Удэ меня торжественно провожала моя квартирная хозяйка, которая, как верующая, меня благословила. И как видно, не зря. Поезд, на который я по ошибке купила билет, не был скорый, он несколько раз оказывался на грани крушения, а главное, на станции Ин в наше купе полупустого общего вагона вошел и сел ничем не примечательный железнодорожник, который вскоре стал моим мужем.

Хабаровск сразу же мне понравился обилием зелени, воды, планировкой этих прямых параллельных улиц. Главные улицы бежали и, как сестры, перекликались друг с другом. С одной на другую было видно каждый дом и небо. Это было как-то торжественно. Мне показалось, что здесь очень много красивых людей. Смесь самая разная: Азия, Европа. Тут были и тюркские, и монгольские лица, и евреи, и славяне, и прибалтийцы. Но нанайцы, японцы и китайцы — это было только здесь. Они еще больше обогащали эту красочную картину. Хотя обилие всех этих типов естественно. Это были следы переселения народов. Надо сказать, что талантами наш город тоже не был обижен. Много было людей одаренных, ярких. Но при этом большое количество людей было с психикой не устоявшейся, много ранимых людей. Это тоже следы войны, репрессий.

В Хабаровске выставку разместили в помещении бывшей синагоги — в Художественном музее. Директор музея Иван Васильевич Туркин, интеллигентный, гуманный человек, который ни на кого никогда не кричал и по отечески воспитывал и приучал коллектив к музейному делу, создал такую атмосферу, что люди шли на работу, как к себе домой. Директором нашей московской выставки был некто Турецкий. Когда я приехала в Хабаровск, у Турецкого была жена, бывшая прима музыкальной комедии. Она плакала и говорила: «Передо мной на коленях стояли контр-адмиралы, а я вышла за этого хама, который бросает мне в лицо свои грязные носки». Да, Турецкий был таким. Жена его предложила мне позировать, и я ее писала обнаженной. Надо сказать, что начать это всегда довольно просто. Часто получается хорошо потому что ты загораешься и начинаешь с самого главного. Остальное уходит и остается образ, очень сильный. А потом, когда ты сидишь и начинаешь обсасывать, чтобы все было как надо, все детали тела, то суть исчезает.

Я тогда только что вышла замуж. У моего мужа был мешок картошки, это оказалось почти решающим. Дело в том, что когда я приехала в Хабаровск, была девальвация. А нам не платили зарплату, поэтому ни на обратный билет, ни на еду, денег не было. Помню, я успела на свои деньги, которые мне дали, только в душ пойти. Там все ворчали, что какая-то идиотка пришла, хотя можно еще по старым деньгам в аптеке купить витамины. Мне пустили холодную воду, и я не очень долго там плескалась. А тут жена Турецкого предложила получить сто рублей за то, чтобы я написала ее портрет. Для меня это было счастьем. Но пришел Турецкий, глянул и страшно ее изругал. Дело в том, что она дала мне ведомость, где надо было расписаться. Он был вне себя, что я увидела эту ведомость.

Позже меня вызывали в органы и спрашивали: «Это вы расписывались? Вы вышивали знамена?» Я ответила, что пуговицу с трудом пришиваю. Как же так? Мне сказали: «Вы за это должны отвечать». Я ответила, что если виновата, делайте со мной что хотите. В общем они решили, что со мной нечего связываться, и моя фамилия была уничтожена. Такая вот не совсем чистая история с этой выставкой.

Скоро я была уволена с выставки, так как из-за частых болезней ребенка не могла быть полноценным работником. Интересно что именно в это очень тяжелое время, когда нельзя было есть хлеб досыта, когда покупая картошку, я брала самую гнилую и резаную, которую мне часто отдавали даром, наша семья была самой крепкой, самой счастливой. Мой муж был для меня всем: и кормильцем, и защитником, и самым любящим и близким на земле человеком.