Средняя Азия

Еще до защиты диплома нас распределили на место работы. Мы втроем: я, Андрюша Михалев и его жена Лида Ильина выбрали точку самую отдаленную — город Фрунзе в Киргизии. Там готовились открыть училище искусств и требовался завуч, которым стал Андрей, а также преподаватели рисунка и живописи, их взялись вести мы с Лидой.

Здание училища еще не достроили. Жилья не было, но нам дали зарплату, и я поехала на этюды на Иссык-Куль, а потом в Самарканд и Бухару. Наконец приехала семья Михалевых с двумя детьми и девочкой-подростком, племянницей Андрея.

Из всего нашего курса, потерявшего на войне почти всех ребят, Лида Ильина единственная получила звание заслуженного художника, стала одним из лучших художников-графиков. В этом огромная заслуга ее мужа, поверившего в ее талант, взявшего на себя все обязанности по заработку и хозяйственным заботам, освободившем Лиду от всего, что могло помешать ее работе вплоть до того, что по ночам сам вставал высаживать детей на горшок. Будучи выше ее по интеллекту, он был лучшим ее советником и руководителем в творческих вопросах.

Мы жили близко друг от друга, и я каждый вечер проводила у них в саманной развалюхе, которую надо было обустраивать и топить. Я же жила на хлебах у хозяев за печкой, отдавая им всю зарплату и договорившись, что буду жить у них только до рождения ребенка.

После родов и месячного отдыха я отправилась с нашими учащимися на летнюю практику — пленэр.

У подножия красивейшего горного хребта, увенчанного густой кроной, раскинулась, утопая в зелени, деревня Воронцовка. Ничего лучшего для летней практики придумать было нельзя. Но это место для летнего отдыха своих детей облюбовала могущественная организация ОГПУ вскоре нас попросили освободить помещение школы, в которой мы расположились. Андрей с семьей устроился на квартире, мальчишки (у нас учились только мальчики) расположились на сеновале. А меня начальство попросило не трогать с места. Домой я приходила только спать, а весь день с сыном и подушкой, на которой он спал, проводила с ребятами на этюдах. Пробравшись в комнату с табличкой «Завуч», я старалась притаиться, как мышь. А Митя был на редкость спокойным ребенком.

Жизнь этих избалованных начальственных чад среди тюлевых занавесок и вышивок ришелье была разительным контрастом по сравнению с жизнью детдомовцев, принадлежащих тоже организации ОГПУ. Начальственных чад закармливали мамы и повара, в результате не съеденные творожники, кексы, печенье вместе с целыми банками какао, выливалось в яму с негашеной известью, чтоб не приманивать деревенских ребятишек, глазеющих через забор. А худенькие голодные детдомовцы работали до ночи на полях и пасли скот. Иногда, возвращаясь с исколотыми руками и сбитыми расцарапанными ногами они не имели куска хлеба. К ним за 2,5 км наши преподаватели ходили пить чай и обедать. Нам было совестно их объедать, но их воспитатели уверяли, что мы их очень выручаем: на наши деньги для них на зиму купят картошку. Воспитатели у них были гуманные, ленинградцы. Они всех переименовали в Новеллу, Легенду, Поэму, Сонет, Лавра, видимо, чтобы дети скорее забыли свои собственные имена.

Однажды в свой выходной день, в день приезда родителей, я приболела и лежала в постели черная, худая. Перед мной на табуретке в чемодане лежал Митя, а от портрета Сталина через всю комнату тянулись веревки с пеленками.

Мимо моей двери по ковровым дорожкам прохаживались разряженные мамаши и самодовольные отцы семейств. И вдруг дверь распахнулась, раздалось испуганное: «Ах!» Вышел нелицеприятный разговор. Но к счастью, никто не пострадал, а мне даже разрешили брать из бака стакан кипяченой воды.

Практика кончилась, но ехать мне было некуда. И Андрей проводил меня в Москву. Как раз когда был издан указ об уголовной ответственности за самовольный уход с работы.

В приемной министерства просвещения, куда я отправилась я с Митей по приезде в Москву, стояли гул и стон. Волны людского страдания, отчаяния, мольбы разбивались о стойку, за столом которой сидел человек, положивший палец на напечатанный в газете указ. Скромная, неопределенного возраста машинистка, обратив внимание на Митю, который тогда был очень привлекательным, попросила свою коллегу красавицу-львицу, машинистку министра, чтобы она провела меня к своему начальнику. В большой светлой комнате с ковром сидел скучающий заместитель. Выслушав мою горестную повесть, он посоветовал принести (чем скорее, тем лучше) бумагу с места работы, хотя я ему говорила, что с работой очень трудно.

Владимир Андреевич Фаворский всегда всем помогал, но и ему никогда не отказывали в просьбах. В этот же день у меня на руках была роскошная с золотым обрезом бумага, удостоверяющая в том, что я занята на объекте государственной важности. Это дал ему Андрей Гончаров, который в то время оформлял советский павильон на международной выставке в Париже. Заместителя министра это вполне удовлетворило.